Стихи, стихи, стихи...

[МУЛИНЕ]

Божественный чертёж

1.

Давно, на птичьих маленьких правах
весенних лет, когда во сне - леталось,
но каждый шаг зелёнкою пропах,
а в чудо легче верилось, чем в старость,
мечта была стрелой. Натянешь лук,
пройдёшь по краю шервудского леса,
отпустишь, и - за тридевять разлук
убит дракон, похищена принцесса...

Когда топили истину в вине
и белый свет, что твой кефир с похмелья,
глотали жадно, на абсентном дне
и жжёный сахар мнился карамелью,
и потому продрогшие рубли
руками греть и в грязь не падать духом
(уж если не директором Земли
судьба назначит, то хотя б - главбухом)
мы научились. Не считать потерь,
не верить, не просить, стоять в сторонке
когда кого-то бьют...

Ну а теперь,
пытаясь выжить в их безумной гонке,
на этой трассе (сколько ни кружись,
на скорость мысли умножая почерк)
я, как и ты, не вписываюсь в жизнь,
и оттого - на виражах - заносчив,
не догоняя время, что ползёт
ползёт и лжёт, и прячет шею в панцирь...
...Куда нас так с тобою не везёт,
танцор на битых стёклах, ДК-дансер?!

2.

Весь этот мир - божественный чертёж,
где каждый штрих другим уравновешен,
реальный морок, искренняя ложь
и косточки любви внутри черешен
добра и зла. Петляет вверх и вниз
из ниоткуда - в никуда дорога...

...Весь этот мир уместит чистый лист.
Взгляни в него - и ты увидишь Бога.
Так на пустой доске - любой гамбит,
Так тишина колоколам созвучна...
...А знаешь, я подумал: Богом быть,
наверное, не трудно. Просто скучно.

Отчасти он подобен той звезде,
что дарит свет, хотя давно погасла,
ведь для того, кто вечность и везде,
не только жест - любая мысль напрасна
и, будучи известной наперёд,
теряет всякий смысл. Но, может статься,
есть путь, которым он осознаёт
себя, один единственный - рождаться
(в ушко иглы нашёптывая нить)
в тебе, во мне, в любом из нас, в попытке
в сознании людей овеществить
себя - от всей Вселенной до улитки.

Творение - осознанный отказ
Как от всевластья, равного бессилью,
так и всезнанья. Просыпаясь в нас,
песком сомнений, золотистой пылью
и, прорастив весь мир сквозь пустоту,
как собственный побег от идеала,
Господь сродни молочному листу
и тишине, ни много и ни мало.

3.

И счастье в том, мой друг, что счастья нет.
Являясь нехватающей запчастью
души, нас гонит по ухабам бед
и в зеркалах маячит ежечасно,
как некий вечный двигатель, исстарь
ревёт о жизни, и сама дорога -
оно и есть. Как мыслящая тварь -
глаза и слух слепоглухого Бога.

автор Иван Зеленцов

[МУЛИНЕ]

ЛЮБОВЬ
1.

Любовь нечаянно нагрянет, и аллес - можно ставить крест на прошлой жизни. Ты на грани. Ты на краю. Ты словно Брест её внезапного блицкрига погиб - и помощи не жди. Всё то, о чём в озёрных книгах писали летние дожди в твоём шестнадцатом июне, волнуя и рождая дрожь, на что надеялся ты втуне, во что не верил ни на грош, твоя мальчишеская фронда, мечта, огонь в карандаше - всё наяву. Кривая фронта проходит по твоей душе. Там что-то рвётся, режет, крошит, грохочет, лезет на рожон, но понимаешь, что быть может исход кампании решён звонком, касаньем, взглядом, жестом, улыбкой на её губах. Сраженье, где сошлись блаженство и мука. В цинковых гробах - их неизменные рубаки: надежды, страсти, миражи, и страх, родившийся в рубахе, и ложь над пропастью во ржи. Хрустят вагонные суставы - подходят в промежутках меж боями новые составы сомнений, страхов и надежд. О, скольких, скольких уж не стало и скольким не встречать рассвет! Как дым из вражеского стана - дымок бессонных сигарет. Вдыхаешь - кажется: немного - и дни счастливые близки, отступит боль, идут не в ногу её нестройные полки, её низвергнутое знамя, дырявое как решето, лежит в пыли... Вдыхаешь, зная, что время, обернувшись то густым и вязким, как повидло, то невесомым, как пыльца, с тобой играет: нет, не видно безумству этому конца: бросает боль в атаку части и вновь от счастия бежит, и вновь обороняет счастье окраины и рубежи от наступившей боли. Боль же не знает никаких границ...

...И стоит целый мир не больше, чем легкий взмах её ресниц.


2.

Любовь - опаснейший наркотик, дурман, убийственная смесь: все эти "солнце", "рыбка", "котик", цветы, романы в СМС - попробуй, испытай, отведай, рискни. Не твой ли был девиз: "живём единожды", отпетый романтик, шут, поэт дефис любитель спать, беситься с жира и каждой петь: "My only one...", обманщик, кайфожор, транжира, жуир, повеса, бонвиван, буффон и циник, Генри Миллер унылой русской полосы. Твой час настал. Небесный дилер достал карманные весы. Поколдовал, отсыпал, взвесил и растворил не знамо где тебе назначенную взвесь. И - кто скажет - может быть, в дожде, который ты, устав от серых недель, ловил открытым ртом в одной из девяностых серий осенней мелодрамы, в том дожде ноябрьском, в котором, глазами влажными скользя по скучным лавкам и конторам, любовь не выдумать нельзя.
Что ж, как бы ни было, впервые в душе замкнуло провода - спасибо, капли дождевые, спасибо сладкая вода! Ты словно в легкой эйфории от каждой новой встречи с ней: чуть ярче светят фонари и твой кофе утром чуть вкусней, чуть ласковей и мягче простынь, когда ты падаешь в кровать, и как-то до смешного просто поэмы длинные кропать - вся жизнь рифмуется и просит тянуть счастливую строку: целую, небо, туча, просинь, постель, рассвет, кукареку, люблю, скучал, названье, дата - возьмите в райское Лито!
И поздно дергаться, когда ты заметил: что-то здесь не то. Что как-то холодно и пусто, когда её с тобою нет хотя бы час, когда, допустим, не отвечает абонент. Когда, послав подальше гордость, весь вечер слушаешь гудки, и ревность сдавливает горло, и страх хватает за грудки, и не хватает зла... но голос из тридевятой пустоты на время утоляет голод - ты на вершине мира. Ты подсел, но это лишь цветочки, нелепый, жалкий идиот! Ты влип и до последней точки дойдёшь, когда она уйдёт. Самодовольство, гонор позы - где это всё? Теряя нить, осознаёшь: без новой дозы не можешь жить. Не хочешь жить. Ну, что, допрыгался, кузнечик несчастья собственного? Глянь: ты всё отдал и больше нечем платить. Финита. Дело дрянь - хоть плачь, заламывая ручки, хоть в вечной верности клянись.
Когда же ты дойдешь до ручки окна и влезешь на карниз, заметишь ли, какой бесцельной и чёрной бездною сквозит? Когда пустым театром, сценой, где побросали реквизит, увидишь мир: откинув маску, ушла, спасаясь от дождя, актриса, и смывает краску, ни лиц, ни улиц не щадя, вода с обшарпанных и старых, дурацких декораций. Клей уже потёк, и скоро станет видна фанера. Чем тусклей реальность, тем смешней цена ей и тем быстрей сойдёт на нет, тем легче дописать сценарий - в колонках утренних газет - слегка присесть, толкнуться правой... Один шажок - и был таков.

...И воздух кажется отравой, когда в нём нет её духов...

3.

Ты не желаешь слушать, но сделай милость -
дай напоследок разок рассказать о том,
как я был счастлив сегодня - ты мне приснилась! -
как поутру захотелось спалить твой дом
и станцевать на углях. К сожаленью, дома
нет у тебя и не будет. В каком бреду,
дьявольской силой какою ты здесь ведома,
послана мне на какую была беду?
Дай помечтать. Я хотел бы под чёрным флагом
рушить и красть; убивать; поджигать мосты;
клумбы топтать, строевым маршируя шагом;
сталью калечить плоть и ломать хребты;
в водопровод ядовитую вылить щелочь,
чтобы над крышами трупный витал душок...
Ты ли не знаешь, какая всё это мелочь!
Ты мимоходом с цветущей моей душой
сделала то же. Остались лишь гарь и копоть,
пепел и вонь начинающей гнить любви.
Мёртвой любви, ангел мой. По локоть
крылья твои золотые в её крови.
Если внутри отболело, дотла сгорело,
вид ярких красок и неба невыносим.
Холоден разум и действия жаждет тело -
рушил и рушил, и жёг бы, что было сил,
стал навсегда верным спутником сухопарой
дамы с косой. Засыпал на её груди.
И вот тогда б мы с тобой идеальной парой
были - не ты ли оставила позади,
плавной и легкой по миру скользя походкой,
только руины? И в пепле следы ступней -
это твои следы.

...Я хотел, но Тот, кто
любит тебя, во мне во стократ сильней.
Значит, вернусь в себя, и среди развалин,
в жалкой пустыне, которую выжгла ты,
каждый мой день будет мыслью одной разбавлен -
может, найду там какие-нибудь цветы

для тебя

автор Иван Зеленцов

http://youtu.be/vW_sXYRonSE

[МУЛИНЕ]

Врывается ночь хулиганом в закрытые настежь дома,
где, в бедном покое диванном, свернувшись, скучает зима.
Её не берут на работу, её не зовут на балы,
ей выпал доверия вотум – носить на себе кандалы.
Лишь ночь, сердобольный охранник, погладит белесую прядь
и зиму, без шума и паник, выводит во двор погулять,
от жара на время спасая. И в золоте уличных смальт
зима, оборванка босая, ступает на битый асфальт,
но вдруг ударяется оземь: «Прости, что тебе не мила.
Ах, мамочка, мамочка осень, зачем ты меня родила?»
А ночь, эта вечная сводня, ей тянет бутылку мерло:
мол, выпьем за то, чтоб сегодня тебе до утра повезло.
И, чувствуя тяжесть в подвздошной, идёт на свиданку зима,
касаясь волшебной подошвой прибрежья, равнины, холма,
бродяг, алкашей, проституток, ночных рыбаков на воде,
водителей поздних маршруток и прочих случайных людей.
И ты среди этих, которых зима, задевая стопой,
уводит от всех кредиторов на время. Как будто слепой,
идёшь никому на потребу. Не видно вокруг ни черта,
вздымается к чёрному небу на холоде пар изо рта.
Две трети безадресной боли и счастья на целую треть
тебе внутривенно вкололи – вот так бы, сейчас умереть,
вот в эту, шальную погоду, вот в эту свою благодать,
и только успеть бы по ходу в транскрипции боль записать,
чтоб вкус болевого субстрата сберечь у души взаперти,
чтоб в новом рожденьи когда-то точнее воспроизвести.

автор Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

УТРО

Ну что ж, давай играть в молчанку, ты ведь и так давно молчишь. Мне неуютно наизнанку и холодно, и голо. Слышь, остаток от полфунта лиха приберегая на потом, дай выдохнуть, чтоб ночью тихо уйти (с надломанным хребтом) куда-нибудь, не зная брода, чтоб только не на коновязь попасться. Лунная рапсода чтоб не глушила, а лилась, чтоб, как в конце плохого фильма, вдруг чья-то грубая рука - за шкирку, лбом, о правду, сильно, врубая в смысл, а пока еще пожить, стеною литер оберегая естество, махнуть на все - и к брату, в Питер, и там поплакать у него, нести, что впору застрелиться, не быть язвительной и злой, не ныть, как это много - тридцать, а обдирать - за слоем слой - все лишнее как удается, трудов не умеряя прыть (веревочка-то вьется, вьется, а кончику, поди, не быть...); доверить всю клавиатуре неугомонных пальцев дрожь, рубаху рвать, что, мол, в натуре, меня так просто не возьмешь, что каждому дано по вере и будет счастлив, кто смирён,

что Бог совсем не злонамерен, а просто очень изощрен; метаться, трепыхаясь птичкой у чувства в сдавленной горсти, платить натурой, безналичкой, и не проспать, не пропустить, как ночь, своей рукой упругой по небу выведя вердикт, на крике с длительной потугой меня под утро возродит.

автор Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

Отболтает судьба-словесница, пошумит, покричит, побесится да повоет на лодку месяца, одиночкам-волкам под стать. Пошуршит в темноте карманами между инями, между янами, ей ночами сырыми, рваными хоть бы что-нибудь наверстать. Перельется тремя аккордами, запылает шнуром бикфордовым (так всегда и бывает с гордыми, ты ведь знала, не говори...) Раскалит и расплавит олово, и солдата, смешного, голого, разберет на чумную голову и на то, что фонит внутри. Откровения выдаст даром и убегает дворами старыми, неопознанная радарами, в одинокий фристайл, в блуд. Напоследок рукой нечистого в самом центре души батистовой жирный «неуд» с ухмылкой выставит за избыточность амплитуд. Поглядит на тебя под лупою: «Боже мой, ты такая глупая, что сидишь, в одиночку хлюпая? Обещала ж - последний раз». Покуражится, обхохочется. Развернешься – так врезать хочется – ты ж известная пулеметчица, ну, давай же, не в бровь, а в глаз. А она не сдается, ржавая, не возьмешь, говорит, шалава я! Утопить бы ее, но плавает, расколоть, разломать, поджечь. Сумасшедшая. Окровавела, но сидит, попирая правила, руки-ноги свои расставила и застряла на входе в печь.

Драбкина Юлия

[МУЛИНЕ]

Мне пять веселых лет. Автопортреты, каракули, пространство-решето
и на резинке варежки, продеты сквозь рвущуюся вешалку пальто.
Еще я всех горластей и вихрастей, ни страхов нет, ни бед, ни горьких дат,
меня хранит от всяческих напастей веселый симпатичный Бог-солдат.

Дворовые гуляния на ужин, зачитанная книжка вместо сна,
мне транспорт никакой пока не нужен, мне так по нраву пешая весна.
И, презирая время-лженауку, я отпускаю свой кабриолет:
Бог-лейтенент ведет меня за руку, как и бывает в десять с лишним лет.

Как будто на себя карикатура, смешная у любви в большой горсти,
как тысячи других, как просто дура, как женщина неполных двадцати,
срываю якоря, молчит охрана, плевать, что по дороге утону:
в сопровожденье Бога-капитана пока не страшно даже на луну.

Отсчитываю время - четверть века, и хохочу, судьбу перемолов,
а Бог-майор с глазами человека опять идет со мной без лишних слов
туда, где в золотых семейных клетях, как на душе - один переполох,
где нет спасенья, только если в детях, недолгое, длиной в последний вдох.

Но к тридцати опять забудешь кто ты, да зеркало твердит "не тот, не тот",
кривляясь, отражаются пустоты, и хочется подальше от пустот
бежать, как обреченный уголовник от следствия. А где-то за спиной
немолодой угрюмый Бог-полковник, уже не поспевающий за мной.

Зайдем в кафе, усталый мой смотритель, прости меня, шальную, не серчай...
И Бог, снимая генеральский китель, из рук моих берет горячий чай.
И мы вдвоем на побережье Леты, два клоуна под крышей шапито,
болтаемся как варежки, продеты сквозь рвущуюся вешалку пальто.

автор Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

СКОРАЯ ПОМОЩЬ

Еще не поздно, спаси, спаси, я постараюсь дожить смиренно. По леденелой земной оси длинна дорога. Вопит сирена, предвосхищая конец стези. Скорей, скорее, водитель «Скорой», как только можешь. Не тормози, дави на третьей, на самой скорой, покуда раны еще свежи и Бог страданием не натешен, пока еще не исчезла жизнь у губ на зеркале запотевшем. Харон больничный, товарищ, брат, небось, устал наблюдать такое? Тягучий запах дневных утрат у врат приемного непокоя шибает в нос и слезит глаза. А надо мной простирает лапы халатов свежая бирюза; и суетливые эскулапы везут каталку на всех парах (лежи себе и зубами клацай, плевать на твой первобытный страх) в прохладный морок реанимаций. Сейчас начнется: рентген, укол морфина, прочая свистопляска, сопроводительный протокол. Туманит разум тугая маска. Дыши поглубже, из-под ребра почти не слышится канонада, секунда, промельк, ну все, пора... И чей-то голос сквозь дымку: «Надо! Дефибриллятор, еще, еще! Все до единого милиграмма!» Едва заметно дрожанье щёк: «прости, что так получилось, мама...» Последней - капельница добра, любви и радости сокровенной, но неумелая медсестра иглу поставила мимо вены...

Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

ФЕВРАЛЬ

Из глубин прободного небесного дна,
мимо серых домов и строительных кранов,
опустилась, спружинив неслышно, весна
на подушечки лап, ничего не поранив.
Понимаешь, весна, ты сегодня - не в такт;
растопила дорожки к душевным заплатам,
обнажив до конца незатейливый факт:
отрицательный резус – не фактор, а фатум.
Не нужны мне посулы твои и дожди -
в отражении вод не увижу лица я,
потому и прошу: подожди, подожди,
хоть на время замри, я тебя отрицаю.
Завали меня, снег, хорошо, с головой,
не забудь про свое високосное право,
сбереги меня, снег, хоть недолго, живой
под своей ледяной безнадежной оправой,
от горящих следов многочисленных жал,
не исчезни, не тай... еще самую малость.
Но февраль, испугавшись весны, убежал,
и чернила унес, и чернил не осталось.

Драбкина Юлия

[МУЛИНЕ]

ВРЕМЯ
Как странно - время, до рождения
Размахивая похоронкою,
Приходит без предупреждения
Окологубной складкой тонкою,
Глядит с высокой колокольни и
Хохочет. Помню: угрожало мне -
К другим, мол, будешь сердобольнее,
К себе - циничней и безжалостней,
Нашептывало мне заранее,
Что значимость - преувеличена,
Что все нелепые старания
Не то, что свеч - головки спичечной
Не стоят: нужные инстанции
Враз образумят сорвиголову,
Без кожи выставят из панциря
Пинком под зад, дурного, голого.
Пока же - вот тебе батистовый
Судьбы подол. Обезоруженный,
Не рвись, не прыгай, не неистовствуй -
Порвешь ручной работы кружево...

И ты, что всех неугомоннее
Была, становишься безропотной -
Поверка алгеброй гармонии
Успешней с возрастом и с опытом.

Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

СНЕГУРОЧКА
Что так Снегурочку тянуло
к тому высокому огню?
Уж лучше б в речке утонула,
попала под ноги коню.

Но голубым своим подолом
вспорхнула - ноженьки видны -
и нет ее. Она подобна
глотку оттаявшей воды.

Как чисто с воздухом смешалась,
и кончилась ее пора.
Играть с огнем - вот наша шалость
вот наша древняя игра.

Нас цвет оранжевый так тянет,
так нам проходу не дает.
Ему поддавшись, тело тает
и телом быть перестает.

Но пуще мы огонь раскурим
и вовлечем его в игру,
и снова мы собой рискуем
и доверяемся костру.

Вот наш удел еще невидим,
в дыму еще неразличим.
То ль из него живыми выйдем,
то ль навсегда сольемся с ним.

1958
Белла Ахатовна Ахмадулина

[МУЛИНЕ]

ДОЧЕРИ

Ты спи, малыш, я пока прибрала огнище нам, дай прикоснуться, тронуть губами лоб. Прости, у меня внутри двести лет не чищено, и память опять сбивается на галоп. Жара, июль, с компрессом лежу в простуде я, хлопочет бабушка: мейделе, выпей чай; представь, когда-то не было фотостудии, мы в ванной фотки делали, по ночам; Бианки, Пришвин, елочный блеск Сокольников и пионерская - вместо обычных зорь; там ровно в семь - зарядка для юных школьников; журнал с пластинкой, кажется, "Кругозор"; несет река, так славно сидеть за веслами, толпой в прохладной тьме разводить огонь (не думай, девочка, мама не стала взрослою: все так же, еще отчаянней - только тронь); в старушек, восседающих на завалинке, палили из самострелов, но звали "Вы"; а знаешь, мы с папой в детстве носили валенки, такую смешную обувь, без подошвы; чужие дачи, на спор берем забор, черны от ежевики, правим бандитский бал;
теперь играем лишь в телефон испорченный, да что-то еще осталось от вышибал; герои прошли в обход - на подъем легки - подальше от затянувшихся тиной мест; у взрослых свои кресты и другие нолики; и каждый ноль в одиночку несет свой крест…
Хамсин в окно, и скрип жалюзи - как ставеньки; головка, спросонья влажная, под рукой:
не бойся, детка, мама не станет старенькой, запомни, детка, запомни меня такой...

Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

ШМА ИСРАЭЛЬ

Срывается день, как с балкона журавль "оригами",
и жмется израненным клювом к случайным ногам.
Неслышны мои обертоны в предпятничной гамме,
которая - гомон и смех, перебранки и гам,
веселый и гулкий шумок населенных кофеен.
Надеясь на чудо из барских его обшлагов,
я, глупо доверив себя проходимцу Морфею,
ушла по дешевке с его виртуальных торгов
туда, где каленое солнце окраса густого
под вечер стекает - в секунду; где, счастлив и пьян,
еврейский сапожник, рябой старичок из Ростова,
к ночи расчехляет с войны уцелевший баян;
где медом - давно не течет, а засохшие соты
сдувает хамсин в паутинный колючий осот;
туда, где на залитых кровью Голанских высотах
осталось не так уж и много невзятых высот;
где южные зимы промозглы, грязны и дождливы;
где в темном бездонном овраге меж двух берегов
вздымаются вместе морские седые разливы
с разливом вины из моих потайных погребов;
где нет и потуг на рождение истины в спорах;
где спаяны время с пространством в закатном бордо
дорожными пробками, где-то в одной из которых
на сотовом в " Тетрис" играет скептичный Годо.
Я русская до подреберья. Какая вакцина
способна ослабить печаль по тому, что родней?
Моя Дизенгоф, тель-авивский бульвар капуцинов -
мой цинковый гроб до утра. В ореоле огней -
четвертая раса: мы все на лицо - иностранцы.
Но, Господи Боже, упрочь наш бумажный редут...
Куда гильденстерны твои и твои розенкранцы
в горячечный доменный зной по пустыне бредут?
И я среди них, словно перст-одиночка в тумане,
ищу хоть какое-то алиби, чтобы не зря
укрыться, сбежать, раствориться в садах Гефсимани
с начала июня до поздней тоски октября.
Я русская в этой земле, но в прокуренном небе
над ней, не спросив, для меня разложили постель.
И слышно: в пустой синагоге молоденький ребе
бормочет свое безнадежное "Шма Исраэль"...

Драбкина Юлия

[МУЛИНЕ]

У тебя распорядок, работа, стремления, дети,
у тебя биография – нечего ставить на вид.
У меня – словно чёрная сотня чудовищных йети
поселилась в душе, превращая её в неликвид.

Ты неплохо живёшь и доволен судьбою своею,
ты настолько здоров, что не знаешь дороги к врачу.
Я себя заразила тобой и всё время болею,
я в хронической стадии, то есть, себя не лечу.

У тебя даже ангел-хранитель холёный и гладкий,
безмятежно расслабившись, курит кальян в стороне.
У меня настроения – ноль, и пальто без подкладки,
и под ним, отморожено, сердце щемит по весне.

Но не видит никто, как поспешно, неловко, нелепо
в суете не беря ничего из поклажи дневной,
вот из этого тёплого, тихого, светлого склепа,
оставляя горящим пространство за влажной спиной,

ты сбегаешь ко мне, без остатков надежды и веры,
в мой затерянный мир непогоды под крышей дождя.
Так бегут от любви светоносной прекрасной Венеры,
с наступлением тьмы к Прозерпине в Аид приходя.

Юлия Драбкина

[МУЛИНЕ]

Музыка
Вот ноты звонкие органа
то порознь вступают, то вдвоем,
и шелковые петельки аркана
на горле стягиваются моем.
И музыка передо мной танцует гибко,
и оживает все до самых мелочей:
пылинки виноватая улыбка
так красит глубину ее очей!
Ночной комар, как офицер гусарский, тонок,
и женщина какая-то стоит,
прижав к груди стихов каких-то томик,
и на колени падает старик,
и каждый жест велик, как расстоянье,
и веточка умершая жива, жива...
И стыдно мне за мелкие мои старанья
и за непоправимые слова.
...Вот сила музыки. Едва ли
поспоришь с ней бездумно и легко,
как будто трубы медные зазвали
куда-то горячо и далеко...
И музыки стремительное тело
плывет, кричит неведомо кому:
"Куда вы все?! Да разве в этом дело?!"
А в чем оно? Зачем оно? К чему?!!
...Вот черт, как ничего еще не надоело!

Булат Окуджава.

[МУЛИНЕ]

МЕЛХОЛА
Но Давида полюбила...
дочь Саула, Мелхола. Саул думал:
отдам ее за него, и она будет
ему сетью.

Первая книга Царств


И отрок играет безумцу царю,
И ночь беспощадную рушит,
И властно победную кличет зарю,
И призраки ужаса душит.
И царь благосклонно ему говорит:
"Огонь в тебе, юноша, дивный горит,
И я за такое лекарство
Отдам тебе дочку и царство".
А царская дочка глядит на певца,
Ей песен не нужно, не нужно венца,
В душе ее скорбь и обида,
Но хочет Мелхола Давида.
Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;
В зеленых глазах исступленье;
Сияют одежды, и стройно звенят
Запястья при каждом движенье.
Как тайна, как сон, как праматерь Лилит...
Не волей своею она говорит:
"Наверно, с отравой мне дали питье,
И мой помрачается дух.
Бесстыдство мое! Униженье мое!
Бродяга! Разбойник! Пастух!
Зачем же никто из придворных вельмож,
Увы, на него непохож?
А солнца лучи... а звезды в ночи...
А эта холодная дрожь..."


Ахматова Анна

[МУЛИНЕ]

Пока не свалюсь под забором

Пока не свалюсь под забором
И ветер меня не добьет,
Мечта о спасении скором
Меня, как проклятие, жжет.

Упрямая, жду, что случится,
Как в песне случится со мной, -
Уверенно в дверь постучится
И, прежний, веселый, дневной,

Войдет он и скажет: "Довольно,
Ты видишь, я тоже простил", -
Не будет ни страшно, ни больно..
Ни роз, ни архангельских сил.

Затем и в беспамятстве смуты
Я сердце мое берегу,
Что смерти без этой минуты
Представить себе не могу.

Ахматова Анна

[МУЛИНЕ]

Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья подметает, не спеша,
Усталый дворник в ветхой телогрейке.
А под скамейкой съёжилась душа.

Да, да, душа. Обычная, вот только
Промокла и от холода дрожит,
И вспоминает, как хозяин колко
Сказал: "Душа, ты мне мешаешь жить.

Болишь по каждой убиенной мошке,
Сжимаешься от плача малыша,
Мой завтрак отдаёшь бездомной кошке -
Я больше не могу с тобой, душа.

Мои глаза давно устали плакать.
Прошу тебя, как друга, уходи".
Она ушла в сентябрьскую слякоть,
И с нею вместе плакали дожди.

Блуждала долго мокрыми дворами,
Заглядывала в окна и глаза.
Над нею осень хлопала ветрами,
И вслух с судьбою спорила гроза.

Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья снова падают, шурша.
Работу кончил дворник в телогрейке.
А под скамейкой умерла душа..
........................................
Мария Фурманская "История одной души"

http://www.youtube.com/watch?v=jXsrqiL1 ... detailpage

[МУЛИНЕ]

Завидую, кто быстро пишет
и в благости своей не слышит,
как рядом кто-нибудь не спит,
как за стеною кто-то ходит
всю ночь
и места не находит.
Завидую, кто крепко спит,
без сновидений,
и не слышит,
как рядом кто-то трудно дышит,
как не проходит в горле ком,
как валидол под языком
сосулькой мартовскою тает,
а все дыханья не хватает.
Завидую, кто крепко спит,
не видит снов,
и быстро пишет,
и ничего кругом не слышит,
не видит ничего кругом,
а если видит,
если слышит,
то все же пишет о другом,
не думая,
а что же значит,
что за стеною кто-то плачет.
Как я завидую ему,
его уму,
его отваге,
его перу,
его бумаге,
чернильнице, карандашу!
А я так медленно пишу,
как ношу трудную ношу,
как землю черную пашу,
как в стекла зимние дышу -
дышу, дышу
и вдруг
оттаиваю круг.

Юрий Левитанский
http://youtu.be/xP7noHL7NCM

[mike]

Кто умер пять веков назад,
И кто теперь еще умрет,
Вы все закроете глаза,
Как только жизнь от вас уйдет.
Вы все на дереве одном
Когда-то бывшие ростки,
Не будет вас, но все равно
Весною дереву цвести.

Неважно как себя вели,
Кто негодяй, а кто святой,
Все одинаково ушли
В мир, где без времени покой.
Мушег Ишхан.

[МУЛИНЕ]

Where Were You God – Ո՞ՒՐ ԷԻՐ ԱՍՏՎԱԾ – Где был Ты, Отче?

Ո՞ւր էիր, Աստված-
երբ խենթացավ լքված մի ողջ ժողովուրդ…
Ու՞ր էիր, Աստված-
երբ աղերսանքը մեր մարեց անհաղորդ:
Ո՞ւր էիր, Աստված-
երբ ավերում էին չքնաղ մի երկիր,
Ո՞ւր էիր, Աստված-
երբ, խենթացած ցավից, աղաչում էինք – Ամեն…
Ո՞ւր էիր, Աստված-
երբ արդարույթյան աչքերը կապվեց,
Ո՞ւր էիր, Աստված-
երբ շուրթերին ազգիս աղոթքը սառեց:
Ո՞ւր էիր ,Աստված-
երբ փրկության կանչով երկինքը ցնցվեց,
Լուռ էիր Աստված-
երբ, խաչերին գամված,
աղոթում էինք – Ամեն…Իմ կարոտ հոգում,
չկար ուրիշ հավատք և սեր, դու իմ Տեր,
ես քեզ հավատում ու աղերսում էի ինչպես մի անխելք,
ո՞ւ ր էիր, Աստված-
երբ հոշոտում էին չքնաղ մի երկիր
ո՞ւր էիր Աստված-
երբ հույսերս կտրած
աղոթում էինք – Ամեն…


Ուժ տուր մեզ, Աստված,
որ ալեկոծ կյանքի ծովում չկորչենք,
սիրտ տուր մեզ, Աստված,
որ տառապանքի շուրթերը ջնջենք…
լույս տուր մեզ, Աստված,
որ խավարում այս գորշ ճամփա նշմարենք,
հույս տուր մեզ, Աստված,
որ շուրթերով չորցած քեզ գտնենք նորից – Ամեն…

http://www.youtube.com/watch?list=PL306 ... detailpage

[МУЛИНЕ]

Где же Ты был Бог?
Когда на части рвали Родину мою.
Где же Ты был Бог?
Когда народ стоял на гибельном краю.
Где же Ты был Бог?
Когда от горя обезумели совсем.
Где же Ты был Бог?
Когда кричали наши души “Амен!”…А-а-а-а-а- Амен! Амен! Амен!…


Где же Ты был Бог?
Когда мы гибли у Планеты на глазах.
Где же Ты был Бог?
Когда у нас мольба застыла на устах.
Где же Ты был Бог?
Когда от наших воплей мог померкнуть день.
Где же Ты был Бог?
Когда прибитые к крестам молились “Амен!”

А-а-а-а-а- Амен! Амен! Амен!…

Где же Ты мой Бог?
Ты мой Господь! Другой нет веры и любви!
Где же Ты мой Бог?
К тебе в мольбе взываю, нам Себя яви!
Но где же Ты был Бог?
Когда на части рвали родину армян.
Где же Ты был Бог?
Когда в бессилии к Тебе взывали “Амен!”
Силы дай нам Бог!
Чтобы в житейском море выстоять суметь!
Сердце дай нам Бог!
Чтобы страстей и горя нам следы стереть!
Света дай нам Бог!
Чтобы во тьме нашли дорогу на Земле!
Веры дай нам Бог!
Чтоб из последних сил Тебе молились “Амен!”

А-а-а-а-а- Амен! Амен! Амен!…

Святый Боже! Святый Крепкий!
Святый Бессмертный!
Да святится Имя Твое!
Святый Боже! Святый Крепкий!
Святый Бессмертный!

Артур Месчян

[МУЛИНЕ]

Он и Онa

Тогдa, когдa Он появился нa свет
В стрaне песков и кaмней
Тaм стaрый кaк мир почитaли зaвет
"Убили, знaчит убей"
Лишь "око зa око!" и "зуб зa зуб!"
Твердили и стaр и млaд
Тaкие молитвы слетaли с губ
Три тысячи лет подряд
Земля, нaд которой Его колыбель
Покaчивaясь, плылa
Шептaлa "Убили, знaчит убей"
И новых костей ждaлa
Он вырос, и время его пришло
Но ближние вновь и вновь
Ему повторяли, что мир это зло
А Он говорил - Любовь
Легкa Его поступь и прост Его слог
Душa зa Ним будто летит
Ему говорили: "Нaкaжет Бог"
А Он говорил: "Простит"
Бубнили: "Отпрaвится в aд любой
Для смертных нaдежды нет"
И сновa твердили, что Бог это боль
А Он говорил, что Свет
И вот однaжды постaвить крест
Решилa нa нем толпa
(Тaкой обычaй у этих мест -
Нaкaзывaть зa словa)
Его мучительный ждaл конец
Скaзaли: "Ты будешь рaспят"
А Он ответил: "Прости их, Отец
Не ведaют, что творят"
И долго потом aлa и чистa
Горячaя кaпaлa кровь
А утром нa землю с Его крестa
Неслышно сошлa Любовь
И вот онa рядом с тобой и мной
Спaсaет, прощaет, ждет
И может быть из-зa нее одной
Нaш мир до сих пор живет
Легкa ее поступь, простa ее речь
Душa зa ней будто летит
И если убить ее, вытоптaть, сжечь
Воскреснет онa и простит
Тaк после зимы нaступaет aпрель
Когдa уж никто не ждет…
Кaчaется в небе Его колыбель
И тихо земля плывет

Мария Протасова

[МУЛИНЕ]

Angry Birds

Вот зеленый с похмелья и злой поросенок Нах-Нах.
Он три года лежал на диване в спортивных штанах.
Было рыльце в пушку, но держал он его кирпичом,
дескать, все нипочем, дескать, я никогда ни при чем.
Не пугали его небеса ледяной глубиной.
В хате с краю, у печки, в избушке своей лубяной,
он хотел зимовать, и казалась надежной изба.
...Но рогатку за лесом уже натянула судьба.

Вспышкой взрезала тьму бронебойная птица-любовь.
Прямо в сердце попала, шальная, не в глаз и не в бровь.
Трепетала в груди и багровым цветком расцвела.
Вместо перьев - ножи, вместо клюва - электропила.
Завертелись колеса, затем завизжали зубцы...
...Эти раны срастаются, но... Как же ноют рубцы!

Птица-смерть пронеслась, на полмира раскинув крыла,
и опять, и опять - и любимых, и близких крала.
А птенцы ее - сны – беспощадней меча палача.
В них все живы и счастливы. Значит, когда по ночам
в опустевшую жизнь возвращаешься в липком поту,
надо снова смириться, еще раз задвинуть плиту.

На прокуренной кухне, стеклянные песни звеня,
птица-водка бесилась под занавес хмурого дня.
Обжигала огнем, ослепляла, срывала с петель,
напускала туман и красавиц швыряла в постель…
Он привык просыпаться, сжимая в объятьях не ту.
Все, что было - развалины. Пепел в обугленном рту.

Он стоит на руинах, сменяя мольбою мольбу:
«Слышишь, кто бы ты ни был, заканчивай эту пальбу!
Ты, который играет в меня и других дурачков,
ты поставил рекорд, ты набрал триста тысяч очков!»
А за лесом в ответ заряжают пернатый снаряд.
Снова птицы летят. Снова избы горят и горят.

Птицы подлость и зависть, облезлая птица-нужда…
Где-то там, высоко, как всегда, непонятно, куда
птица-тройка летит. Этой птице на всех наплевать –
скольких отпрысков бросила в гнездах чужих куковать.
Снова птицы летят, и от этих небесных щедрот
превращаются свиньи в людей.
А бывает, и наоборот.

Иван Зеленцов

[МУЛИНЕ]

"Я стол накрыл на шестерых..." *

Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
- "Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.

Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...

Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.

Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?

Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!

Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу - с твоими,

(Своими)...
Робкая как вор,
О - ни души не задевая!-
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.

Раз!- опрокинула стакан!
И всё. что жаждало пролиться,-
Вся соль из глаз, вся кровь из ран -
Со скатерти - на половицы.

И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.

...Никто: не брат. не сын, не муж,
Не друг - и всё же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня непосадивший - с краю.

* Первая строка стихотворения А.Тарковского

http://youtu.be/TWs_Dbi8pI8

Добавлено спустя 5 минут 8 секунд:
* * *

Была б жива Цветаева,
пошел бы в ноги кланяться,
пускай она седая
и в самом старом платьице.
С собой взял водку белую
и пару вкусных шницелей,
присел бы зорким беркутом –
знакомиться?! мириться ли?!

Пускай была бы грустная,
а скатерть даже грязная,
но только б слышать с уст ее
то – розовое, разное.
Но только б видеть глаз ее
фиалковые тени
и чудо челки ласковой
и чокнуться в колени.

Жила на свете меточка
курсисточкой красивой,
в бумажном платье девочка
петлю с собой носила.
Писала свитки целые,
курила трубку черную,
любила спать за церковью,
ходить в пацанских чеботах.

И доигралась, алая,
и потеряла голову,
одно лишь слово балуя,
ты засыпала голая.
Один лишь стол в любовниках,
одна лишь ночь в избранницах.
Ах, от тебя садовнику
навеки не избавиться!

Небесному – небесное,
земному лишь земное,
и ты летишь над бездною
счастливейшей звездою.
Все поняла – отвергнула,
поцеловала – ахнула,
ну а теперь ответа жди
от золотого ангела.

Пусть сыну честь – гранатою,
а мужу слава – пулей,
зато тебя с солдатами
одели и обули.
Ни милости, ни благости –
божественная ягода,
ты удавилась в августе
над табуреткой Дьявола.

И ничего не вспомнила,
перекрестилась толечко.
Налей стаканы полные,
заешь все лунной корочкой.
Здоровье пью рабы твоей,
заложницы у вечности,
над тайнами разрытыми
страстями подвенечными.

Какое это яблоко
по счету, своевольное?
Промокшая Елабуга,
печаль моя запойная.
Была б жива Цветаева,
пришел бы в ноги кланяться,
за то, что не святая,
а лишь Страстная Пятница.

И грустная, и грешная,
и горькая, и сладкая,
сестрица моя нежная,
сестрица моя славная.
Дай Бог в аду не горбиться,
седые патлы путая,
малиновая горлица,
серебряного утра!..

Леонид Губанов

[morgana]

Я живу, как могу. Никому не мешаю,
За ошибки свои — лишь себя осуждаю.
Да и то — не всегда и не очень глобально.
Невозможно прожить свою жизнь идеально!
Невозможно не плакать, не лгать, не ругаться,
Невозможно всегда и для всех улыбаться…
Можно просто принять, что даётся судьбою…
НО ВСЕГДА И ВО ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ СОБОЮ!
(Димитрий Потемкин)



Я живу, как умею, ни о чем не жалею,
нахожу и теряю, и с нуля начинаю.
Я бы вам рассказала, да меня не спросили,
как порой предавали даже те, кто любили.
Только я не сдавалась, я сквозь слезы смеялась.
И чтобы там ни случилось, я собой оставалась...

Я живу, как могу. Каждым днём наслаждаюсь!
Никого не держу, и ни в ком не нуждаюсь!
Тот, кто мной дорожит, тот всегда будет рядом!
А кому не нужна, то того и не надо!!!

Я живу, как могу,
Не суди слишком строго,
Спотыкаясь иду, не прямая дорога,
Не шоссе, но тропинка,
Где все так непросто,
Где терновник колюч,
И бывает так скользко.
Я стараюсь идти,
Поднимаюсь и снова
Начинаю грести,
Чтоб стряхнуть все оковы.
Я иду и пою,
В этом жизнь, в этом трудность,
Кто-то ищет в стихах твоих
Хитрость и глупость,
Кто-то ищет обман
И во лжи обвиняет,
Только сердце мое
Он ни капли не знает.
Заболевши душой, собираюсь в дорогу
И иду вслед за Богом,
Обрести чтоб свободу.
Я живу, как могу,
Я хитрить не умею,
Маску тоже носить не могу, не хочу,
Иногда малодушно об этом жалею,
Чаще в кровь разбиваюсь и цену плачу.
Было б проще уметь улыбаться радушно,
И скрывать все в себе, надевая "лицо".
Было б проще, наверное,
Быть равнодушным,
Но ханжой не хочу быть и быть с подлецой.
(Татьяна Запорожец)